
Мои учителя и наставники. Признание в любви
Вот, все-таки, нет худа без добра, а не будь этой возможности признаться в любви своим учителям, педагогам и наставникам в рамках обозначенного нами онлайн-биеннале, кто знает, когда бы еще (а может, и никогда), смогла бы я так плотно, стараясь не упустить ничего важного, признаться в любви. Им, моим самым близким и давно уже далеким, вложившим в тот объем моего Я каждый — частичку своего света, — я хочу сказать СПАСИБО.
Мама… Она была со мной недолго, всего двенадцать лет, оставшись навсегда образцом горения для людей. Может, это и есть альтруизм — да, но когда мы читали по литературе в классе, кажется, восьмом, «Данко» Горького, — я видела в нем маму. Вот это вот: «Возьми свое сердце, зажги его смело, отдай его людям, чтоб вечно горело», я всегда считала: это о моей маме. Она и сгорела, оставшись для многих знавших и помнивших ее образцом бескомпромиссной правды и совести. Маму начальник промтоварного ОРСа пригласил из рай. исполкома возглавить отдел кадров и парт. организацию со следующим, примерно, пожеланием: «Никто, кроме Вас, наших торгашей к совести не призовет». Да, если бы все коммунисты были такими…


Самое важное, что я получила от первого своего и главного в жизни наставника — правило чести. Не врать, не кривить душой, все делать искренне, по совести. А еще (может, знала, что рано уйдет и готовила к этому) — быть самостоятельной во всем, браться смело за все незнакомое, учиться и осваивать новое. И — не бояться одиночества. В детстве я часто болела, мама обкладывала меня подушками, пододвигала к дивану стол с книжками, альбомами, красками, ножницами, клеем, цветной бумагой и прочим, — и уходила на работу. В обед прибегала, кормила и снова уходила. Так я научилась лепить, рисовать, создавать визуал придуманных образов, а главное — читать и писать. Я просто срисовывала буквы из книжек, и в четыре года уже могла прочесть то, что было интересно.
У меня была няня (тогда не сидели с ребенком до трех лет, а лишь до трех месяцев), а потом — череда детсадов. Самый плотно оставшийся в памяти — детсад номер десять Северного разреза. Здесь я единственный раз в жизни осталась на второй год (не взяли в первый класс из подготовительной группы из-за дня рождения в январе, тогда шестилеток не жаловали), и пришлось мне пройти весь курс «обучения» подготовишек дважды.
И как после этого я должна была учиться в школе? Только на «отлично».
Так вот, совсем недавно, на открытии выставки к Году педагога и наставника, к нам в музей пришла согнутая почти вполовину, но со звонким юным голосом, Алла Ивановна Мишукова. Она буквально вынырнула из-под моей руки, указывающей на фото знаменитой женской городской баскетбольной команды шестидесятых годов, державшей (при совсем не баскетбольном росте участниц) первенство области десять лет подряд.

Алла Мишукова — третья

«Учитель продолжается в своих учениках»
Сожалея о том, что до нас не дошли имена и фамилии легендарных спортсменок, услышала: «Да это же Нинка! А это я! А это -…».
Поражаясь, как и все присутствующие, такой нежданной удаче, я вглядывалась во, вроде, незнакомый мне профиль маленькой согнутой женщины, и что-то смутно знакомое вставало предо мной с каждый ее звонким словом.
— Подождите, подождите, а Вы в детсаде десятом не работали?
— Как это — не работали? Я там тридцать лет…
— Музыкальным руководителем?
— Конечно.
— Ой, как я Вас помню!
— И я тебя, Лена.
Боже мой… Вот это да…
Пусть кому-то это смешно, кто-то не поверит, но все свои основные познания в музыке я получила за два года пребывания в подготовительной группе на музыкальных занятиях Аллы Ивановны.
Да, и до сих пор помню всех русских композиторов и их произведения, и нотную грамоту, и танцы, и драматические постановки.




Особо я блистала, готовясь к первому классу, на второй год. Ведь я единственная уже знала и помнила всю программу, всегда тянула руку, отвечала блестяще, мне нравилось быть знатоком музыки в глазах одногруппников, а похвала Аллы Ивановны побуждала вновь и вновь стремиться к своему звездному часу. Как же не сказать спасибо своему, пусть детсадовскому, но наставнику, настоящему, оставившему след в жизни.
В первый класс, естественно, как и многие в то время, я пришла уже читающей и пишущей (правда, печатными буквами). Главное на уроках было — не потерять интерес к обучению буквам, уже освоенным самостоятельно.
В классе было сорок семь учеников, а клеточек в каждой странице журнала — сорок пять, и Мария Ивановна Топоркова — мой самый первый настоящий учитель — на каждом уроке сокрушалась, что все время приходится подклеивать из клетчатой бумаги и расправлять две загнутые недостающие клеточки.
И при таком количестве учеников никто не отставал, как сказали бы сейчас, при «открытии нового» по ФГОС: перенос приобретенных знаний и их первичное применение в новых или измененных условиях с целью формирования умений. Когда к третьему классу нас разделили, сформировав новый класс «В», из двадцати четырех учеников человек двадцать были ударниками и отличниками.
Это — главное качество, приобретенное от Марии Ивановны:
стремись всегда делать все максимально хорошо и даже лучше!
После начальной школы, в четвертом классе (раньше учились десять лет), нашим классным руководителем и учителем русского языка и литературы стала Тамара Германовна. Вот это свезло! — думала я. Такой чудесный новый предмет, такая хорошая и добрая учительница, а главное — можно сочинять сколько хочешь, и тебе за это еще и пятерки будут.
Вот так наивно, но, тем не менее — сочинения по шесть-десять страничек стали для меня нормой, а Тамара Германовна не отказывалась их проверять, мало того, еще и зачитывала всем в классе.
Так я научилась писать на любую тему и владеть, что называется, свободной монологической речью, как устной, так и письменной.
И еще. Именно Тамаре Германовне мы обязаны новой мощнейшей волной повального чтения. Хотя, я записалась в библиотеку (взрослую — детей туда не брали) ДК шахты Объединенная еще во втором классе и планомерно осваивала, стеллаж за стеллажом, подряд по алфавиту все книги русской, затем советской и зарубежной литературы, — но все же осмысленный интерес к обсуждению прочитанного (азам анализа) привила Тамара Германовна. Чего же удивляться филологическому факультету в дальнейшем? Все закономерно.
Через два года Тамара Германовна уехала вместе с семьей куда-то на Дальний Восток, и к нам пришла Анна Михайловна Бабунова. Это был настолько властный и жесткий человек, что мы звали ее популярным в то время именем БАМ. Хотя, эта аббревиатура обозначала главное в ее характере: верную магистраль — сквозь все трудности.
Главное правило, усвоенное от нашей Анны Михайловны:
Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня.
Нам казалось (особенно троечникам по русскому), что она издевается над нами, а Анна Михайловна говорила: «Потом спасибо скажете». И вот, у меня, и почти у всех моих одноклассников — автоматическая грамотность. Это когда навык отработан настолько, что при возникновении любого сомнения в правописании достаточно закрыть глаза и написать на автомате. И это всегда будет единственно верным вариантом. Спасибо Анне Михайловне.
Кроме русского и литературы, Анна Михайловна была с нами все остальное время в качестве классного руководителя.
И тут все было безоговорочно:
У нас никогда не будет отстающих. Мы закончим восемь классов в этом же составе. Это не обсуждается.
А как раз в седьмом классе к нам оставили на очередной второй год Степу Хохлова, и вот за этого третьегодника отвечали мы с Иркой Родионовой. К началу уроков он должен был быть в классе, а то, что для этого мы выходили из дома на час раньше, никого не трогало. Мы жили в разных местах, встречались возле моего дома и отправлялись вниз по Орджоникидзе — там Степа жил в частном секторе. Родители у него уходили на работу рано, и Степа благополучно досыпал после, опаздывая на несколько уроков или вовсе не являясь в школу. Оттого и огромные пробелы в знаниях. Мы начинали долбить в ворота, поднимая всех собак в округе, стоял сумасшедший лай, выскакивали соседи, а Степа спал. Соседям наш патронат надоедал, и они делали все, чтобы Степу разбудить и отправить с нами в школу. А в школе мы отвечали за восполнение пробелов, за его домашнюю работу, ответы на уроках и тому подобное. И ведь закончил Степа восьмилетку!

Ивана Дмитриевича Бабунова —
председателя Совета ветеранов ВОВ г. Черемхово
А я поняла: Семья — это когда никого не бросают. А вот сделать так, чтобы класс чувствовал себя семьей, может только настоящий учитель.
Это я поняла уже много позже.
Когда не стало мамы, ко мне из разных мест приехали жить опекуны, то есть, не меня отвезли в Иркутск или Алма-Ату, и уж тем более, не сдали в интернет, а ко мне, бросив все (чтобы не травмировать девочку новым классом и окружением) приехали жить мамины сестры: тетя Надя и тетя Граня. Такие разные (одна — астроном, другая — всю жизнь прожившая в дальних таежных деревнях), они, обладая общим максимальным качеством: деятельной жертвенной любовью, — дали мне очень многое.
Тетя Надя, у которой никогда не было своих детей, вырастила всех ребятишек у родни, как Мэри Поппинс, по первому зову являясь на помощь в Иркутск, Братск, Саянск или Черемхово. Благодаря ей я никому никогда не отказываю в помощи, стараюсь, во всяком случае.
Ну и, конечно, контрастные кидания в иные от филологии области науки — тоже от нее. Она привезла мне десять толстых желтых томов — полное собрание детской энциклопедии, и так ненавязчиво проронила: «Грех пройти мимо знаний, идущих тебе в руки».
А, уже учась в университете, я жила у тети Нади, и там самым лакомым был старинный резной шкаф, плотно «упакованный» совершенно не знакомой мне литературой. Поэтому, когда нам особенно надоедала плотность погружения в мировую художественную классику, я приносила на лекции нечто иное: «Популярную астрономию» Фламмариона, тома Эйнштейна, математику Лобачевского, и мы зачитывались ими на задних партах.
Тетя Граня учила житейской мудрости и очень просто, по народно-крестьянскому, научила безоговорочному выполнению еще одного главного правила: быть, а не казаться.
Это когда нужно было срочно бежать в кино или на кружок, а я должна была убраться дома, при этом, конечно, пытаясь пустить пыль в глаза: наскоро мыла видимую середину комнаты, а уж чтобы по углам — …
И когда тетя Граня легко обнаруживала обман, пыталась возмущаться: «Я что — Золушка?!». А в ответ: «Так она все делала хорошо…».
В это же время, дорвавшись до свободы в определении интересов, как и все подружки, я ежедневно ходила на какие-либо кружки, по принципу: «Драмкружок, кружок по фото, мне еще и петь охота…».
Каждый руководитель мне что-то дал: я научилась почти идеально копировать любое изображение у Алексея Ивановича (может, другое отчество) Кривошей в ИЗО — кружке в Доме пионеров; не бояться сцены, играть любую роль и самостоятельно выстраивать ее — у Лидии Иннокентьевны Низовцевой — в драматическом кружке.
Катерина Ивановна Данилова — завуч по воспитанию в нашей школе № 1, учила наш костяк выразительному чтению и, соответственно, устному анализу поэтического текста, и мы всегда с приветственным монтажом, без микрофонов, выступали в ДК и в театре на различных городских сборах и собраниях. Как мне пригодилось затем в жизни, а главное — в работе в школе (и при передаче опыта в клубе юных поэтов и прозаиков) это умение!
Однажды к нам в школу пришли тренеры, они набирали детей в разные секции, и я, конечно же, пошла на баскетбол. Главное, что вынесла от спорта, при том, что он не стал главным в жизни — коллективные интересы при личной инициативе. В седьмом классе мы начали бороться за справедливость, и стали «юными друзьями милиции». Не стукачество, а умение наблюдать, анализировать и предотвращать беду. Здесь приучили нас к разумной храбрости, стремлению прийти на помощь и вере в закон (во всяком случае, всегда оценивать происходящее с точки зрения принесения вреда или пользы людям). Кстати, адвокатура была одной из рассматриваемых мною при поступлении возможных профессий, наравне литературой, философией и живописью.
Александра Степановна Ивлева, наша учительница по математике, вела у нас в 4-5 классах кружок занимательной математики.
Кто бы знал, как это было интересно: через погружение в историю узнавать не только особенности написания и вычисления, но путешествовать по разным странам и древним цивилизациям.
Нам так нравилась математика, что, когда Александру Степановну замещал иногда Василий Пантелеевич Субанаков, мы щелкали задачи как орешки, выполняя не только все возможные задания из учебника и сборника дидактических материалов, но и всю домашнюю работу делая в классе. Василий Пантелеевич только удивленно разводил руками: «Что за класс!».
У нас появился новый предмет: ботаника, а потом — зоология. Впервые попав в кабинет биологии, мы были очарованы примерно так же, как нынешние дети, попади они вдруг в Хоггвардс Гарри Поттера. Здесь самая большая стена представляла собой сплошные ряды высоченных (как нам тогда казалось) шкафов с дверками на замках, а за таинственно поблескивавшими стеклами — нечто совершенно невообразимо волшебное: чучела и пробирки, колбы и реторты с чем-то плавающим внутри, какие-то грибы, приборы, схемы, микроскопы, а в углу стоял самый настоящий скелет. Мы все пытались украдкой разглядеть это богатство на уроках, но открывались дверцы для нас крайне редко. И когда хозяйка всего этого богатства предложила нам однажды прийти на биологический кружок, записались все, пришли уже меньше, а остались совсем немногие.
Тамара Николаевна Тургенева научила меня делать своими руками модели из соленого теста, а затем расписывать их (чтобы стали как настоящие), здесь впервые я узнала о диорамах и макетах, и это очень пригодилось затем в жизни в детском школьном театре при создании сценографии, а нынче в музее — экспозиций наших многочисленных выставочных пространств.
Конечно, без Нины Ивановны Козловой, учителя географии, не было бы у меня интереса к краеведению, умения вести поиск, описывать его результаты и подводить итоги, так оформляя исследовательские проекты, чтобы самостоятельно, уже без помощи и кураторства взрослых, стать после девятого класса победителем областного конкурса с призом — путевкой на тур. базу бухты Песчаная на Байкале. А какие были у нас походы!.. Но об этом нужен отдельный рассказ.
Когда у нас появилась в восьмом классе химия, никто и не ожидал увидеть в качестве учителя такую тонкую и красивую Наталью Федоровну Коркину. Она ничем не отличалась от нас, и потому первые полгода в освоении химии были потеряны. А потом она стала нашим классным руководителем, и мы поняли, что это — настоящий друг.
У меня есть личные причины сказать Наталье Федоровне спасибо. Дело в том, что я росла быстро, при манекенном росте ноги выглядели еще длиннее, а вот форма школьная так и оставалась прежней, становясь все короче. Меня вызывали в учительскую, требуя быть прилично одетой, а я не знала, что и делать. В Детском Мире (именно там продавали школьную форму) не было нужной длины, шить я, понятно, не умела, а заказывать — да попросту у меня денег не было. Что делать? Хоть плачь…
И тут Наталья Федоровна берет меня за руку и ведет к себе домой. Выполняет мерки и говорит:
Какая тебе форма? Ты уже взрослая совсем. Давай сошьем тебе платье. И подлиннее, а то вдруг еще вырастешь? Такая ткань тебе нравится? А фасон?
И я, единственная из всех, пришла в школу в специально, и надо сказать, мастерски отшитом платье. Правда, меня снова пытались «проработать», дескать, опять выделиться хочешь? Но, как я понимаю, заступилась Наталья Федоровна, и от меня отстали.
А я после этого всерьез стала интересоваться моделированием и пошивом. Спасибо, Наталья Федоровна!
Но самый любимый из наставников — Иван Васильевич Папенко. Художник-график, по распределению попавший к нам в город из Курска, он открыл в Доме пионеров художественную студию, поскольку тогда в городе еще не существовало художественных школ.
Я уже была к тому времени приличным копиистом, но, оказалось, вовсе не умела рисовать сама. А Иван Васильевич четыре раза в неделю учил нас рисованию с натуры, развитию творческого воображения, знакомству с разными техниками — ну, ладно еще линогравюра, но вот гравировка резцом по дереву или металлу?


из цветной бумаги


Офорты, рельефы, барельефы и горельефы, мозаики, обучающие поездки на Хайтинскую фарфоровую фабрику, пленэры по городу, живописные техники, — где бы всему этому обучились обычные черемховские ребятишки? А кроме того, ненавязчиво так, мы рисовали и слушали его рассказы о художниках, смотрели, как сейчас бы сказали, бесконечные презентации и научились сходу различать не только эпоху, страну, вид искусства и художника, но и могли определить отличия, скажем, стилей мастеров импрессионизма с почти одинаковыми фамилиями: Клода Моне и Эдуарда Мане.
Кстати, раньше была такая форма квалификационного зачета в Доме пионеров, когда успешно освоившему весь полный курс обучения и способному передать свои умения и навыки другим кружковцам, присваивалось почетное звание пионера-инструктора с вручением удостоверения с фотографией. У меня, например, было таких удостоверений три: пионер-инструктор по драматическому искусству и дважды — по изобразительному.
Когда я осталась одна, моя соседка по площадке, учительница английского языка школы № 1 на пенсии — Ия Александровна Сурина — стала моей учительницей жизни. У нас не было телевизора, и я почти каждый вечер ходила к ней в гости. Ни разу мне не намекнули на занятость, всегда с радостью встречали, и мы, обсуждая фильм или передачу, почти на-равных беседовали. Главное, что дала мне Ия Александровна (и это было сделано очень вовремя): убежденность в правиле айсберга. Это когда, заполнив знаниями три четверти объема личностного мировоззрения, ты можешь пользоваться при общении с людьми лишь четвертью. Но глубинная часть айсберга по имени Я позволит тебе не утонуть и не растаять от любого света и тепла наружного солнца, а следовать дальше, путешествуя к новым и новым морям.
Ия Александровна говорила:
Запомни, Лена, базис человеческой личности формируется в период с двенадцати до семнадцати-восемнадцати лет, сумей максимально воспользоваться этим временем — потом уже будет поздно.
И я успела, за что низкий поклон Ие Александровне. Кстати, такие чудеса дрессуры, что демонстрировала нам она, были встречены мною лишь один раз в жизни. К примеру, у нее был черный кот Василий, с которым, как и в последующем — со шпицем Мэри, она общалась только на английском — «А чтобы язык не забыть!». Так вот, этот Василий умел открывать дверь ключом (почти как шимпанзе в фильме «Полосатый рейс»), ходил с хозяйкой в магазин и, сидя в сетке, выбирал особым МЯУ! понравившийся сорт рыбы.
Ия Александровна не учила меня дополнительно английскому, хотя к ней приходили иногда ученики, она говорила: «Английский, французский, или еще какой — неважно, важно — что у тебя внутри. Захочешь — и сама все освоишь. Главное — захотеть и довести до конца«.
Университет тоже многому научил меня. Нет, не о профессиональном объеме. А вот как раз потому, что объем этот иной раз был абсолютно необъятным (мы подсчитали однажды — ежедневно надо было только художественной литературы прочесть 900 страниц, кроме занятий с восьми до четырех, подготовки к семинарам, коллёквиумам, языкам и прочее, и прочее), — мы четко уяснили: нельзя объять необъятное. Но, вместе с тем, пришлось вновь вспомнить навык скоростного чтения, хотя на первом курсе нас приучили забыть читать быстро, а — тщательно и анализируя.
Главный педагог после школы, которого я считаю вот прямо своим Учителем — Надежда Степановна Тендитник. Единственная из наших профессоров, с кем я общалась и после филфака. Единственный преподаватель, кто профессионально обучил критике и свободе мысли.
Спасибо, Надежда Степановна!
Свобода — это еще один основополагающий камень в базис того самого айсберга. Вначале даже льстило, когда очень немногих из нас она включила в число кинокритиков, и мы могли заранее, до всех иркутян, просматривать новые фильмы в специальном просмотровом зале кинофонда, а потом писать статьи об этих фильмах, а потом с затаенной гордостью читать их в газетке «Спутник кинозрителя». И еще. Я перестала бояться или стесняться кого бы то ни было, при обращении к творчеству любого авторитета.
Вот уже сколько много вспомнила я своих настоящих учителей, щедрых, дарящих главные свои знания просто так. Но с которыми я соприкасалась в определенные периоды жизни.
И все же, нельзя не сказать об Ангелине Викторовне Богодаровой. Я помню, еще до школы, мы приходили к ней с мамой, потом — с тетей Люсей Ермольевой, потом — с тетей Надей. А потом вдруг я вновь оказалась в родном городе, и неожиданно для себя пришла к Ангелине Викторовне уже сама. И все. Такая случилась лепка и корректировка меня, вначале фыркающей, затем прислушивающейся и вглядывающейся в огромный, пульсирующий светом, мощной внутренней силы с несгибаемым стержнем — феномен личности Ангелины Викторовны. Она научила меня спускаться с небес на землю, то есть, проще говоря, научиться жить, не изменяя своим нравственным принципам в предлагаемых обстоятельствах.
А свобода — что свобода? Границы определяем мы сами, разве нет?

