Мои учителя и наставники. Признание в любви
Вот, все-таки, нет худа без добра, а не будь этой возможности признаться в любви своим учителям, педагогам и наставникам в рамках обозначенного нами онлайн-биеннале, кто знает, когда бы еще (а может, и никогда), смогла бы я так плотно, стараясь не упустить ничего важного, признаться в любви. Им, моим самым близким и давно уже далеким, вложившим в тот объем моего Я каждый — частичку своего света, — я хочу сказать СПАСИБО.
Мама… Она была со мной недолго, всего двенадцать лет, оставшись навсегда образцом горения для людей. Может, это и есть альтруизм — да, но когда мы читали по литературе в классе, кажется, восьмом, «Данко» Горького, — я видела в нем маму. Вот это вот: «Возьми свое сердце, зажги его смело, отдай его людям, чтоб вечно горело», я всегда считала: это о моей маме. Она и сгорела, оставшись для многих знавших и помнивших ее образцом бескомпромиссной правды и совести. Маму начальник промтоварного ОРСа пригласил из рай. исполкома возглавить отдел кадров и парт. организацию со следующим, примерно, пожеланием: «Никто, кроме Вас, наших торгашей к совести не призовет». Да, если бы все коммунисты были такими…
Самое важное, что я получила от первого своего и главного в жизни наставника — правило чести. Не врать, не кривить душой, все делать искренне, по совести. А еще (может, знала, что рано уйдет и готовила к этому) — быть самостоятельной во всем, браться смело за все незнакомое, учиться и осваивать новое. И — не бояться одиночества. В детстве я часто болела, мама обкладывала меня подушками, пододвигала к дивану стол с книжками, альбомами, красками, ножницами, клеем, цветной бумагой и прочим, — и уходила на работу. В обед прибегала, кормила и снова уходила. Так я научилась лепить, рисовать, создавать визуал придуманных образов, а главное — читать и писать. Я просто срисовывала буквы из книжек, и в четыре года уже могла прочесть то, что было интересно.
У меня была няня (тогда не сидели с ребенком до трех лет, а лишь до трех месяцев), а потом — череда детсадов. Самый плотно оставшийся в памяти — детсад номер десять Северного разреза. Здесь я единственный раз в жизни осталась на второй год (не взяли в первый класс из подготовительной группы из-за дня рождения в январе, тогда шестилеток не жаловали), и пришлось мне пройти весь курс «обучения» подготовишек дважды.
И как после этого я должна была учиться в школе? Только на «отлично».
Так вот, совсем недавно, на открытии выставки к Году педагога и наставника, к нам в музей пришла согнутая почти вполовину, но со звонким юным голосом, Алла Ивановна Мишукова. Она буквально вынырнула из-под моей руки, указывающей на фото знаменитой женской городской баскетбольной команды шестидесятых годов, державшей (при совсем не баскетбольном росте участниц) первенство области десять лет подряд.
Алла Мишукова — третья
«Учитель продолжается в своих учениках»
Сожалея о том, что до нас не дошли имена и фамилии легендарных спортсменок, услышала: «Да это же Нинка! А это я! А это -…».
Поражаясь, как и все присутствующие, такой нежданной удаче, я вглядывалась во, вроде, незнакомый мне профиль маленькой согнутой женщины, и что-то смутно знакомое вставало предо мной с каждый ее звонким словом.
— Подождите, подождите, а Вы в детсаде десятом не работали?
— Как это — не работали? Я там тридцать лет…
— Музыкальным руководителем?
— Конечно.
— Ой, как я Вас помню!
— И я тебя, Лена.
Боже мой… Вот это да…
Пусть кому-то это смешно, кто-то не поверит, но все свои основные познания в музыке я получила за два года пребывания в подготовительной группе на музыкальных занятиях Аллы Ивановны.
Да, и до сих пор помню всех русских композиторов и их произведения, и нотную грамоту, и танцы, и драматические постановки.
Особо я блистала, готовясь к первому классу, на второй год. Ведь я единственная уже знала и помнила всю программу, всегда тянула руку, отвечала блестяще, мне нравилось быть знатоком музыки в глазах одногруппников, а похвала Аллы Ивановны побуждала вновь и вновь стремиться к своему звездному часу. Как же не сказать спасибо своему, пусть детсадовскому, но наставнику, настоящему, оставившему след в жизни.
В первый класс, естественно, как и многие в то время, я пришла уже читающей и пишущей (правда, печатными буквами). Главное на уроках было — не потерять интерес к обучению буквам, уже освоенным самостоятельно.
В классе было сорок семь учеников, а клеточек в каждой странице журнала — сорок пять, и Мария Ивановна Топоркова — мой самый первый настоящий учитель — на каждом уроке сокрушалась, что все время приходится подклеивать из клетчатой бумаги и расправлять две загнутые недостающие клеточки.
И при таком количестве учеников никто не отставал, как сказали бы сейчас, при «открытии нового» по ФГОС: перенос приобретенных знаний и их первичное применение в новых или измененных условиях с целью формирования умений. Когда к третьему классу нас разделили, сформировав новый класс «В», из двадцати четырех учеников человек двадцать были ударниками и отличниками.
Это — главное качество, приобретенное от Марии Ивановны:
стремись всегда делать все максимально хорошо и даже лучше!
После начальной школы, в четвертом классе (раньше учились десять лет), нашим классным руководителем и учителем русского языка и литературы стала Тамара Германовна. Вот это свезло! — думала я. Такой чудесный новый предмет, такая хорошая и добрая учительница, а главное — можно сочинять сколько хочешь, и тебе за это еще и пятерки будут.
Вот так наивно, но, тем не менее — сочинения по шесть-десять страничек стали для меня нормой, а Тамара Германовна не отказывалась их проверять, мало того, еще и зачитывала всем в классе.
Так я научилась писать на любую тему и владеть, что называется, свободной монологической речью, как устной, так и письменной.
И еще. Именно Тамаре Германовне мы обязаны новой мощнейшей волной повального чтения. Хотя, я записалась в библиотеку (взрослую — детей туда не брали) ДК шахты Объединенная еще во втором классе и планомерно осваивала, стеллаж за стеллажом, подряд по алфавиту все книги русской, затем советской и зарубежной литературы, — но все же осмысленный интерес к обсуждению прочитанного (азам анализа) привила Тамара Германовна. Чего же удивляться филологическому факультету в дальнейшем? Все закономерно.
Через два года Тамара Германовна уехала вместе с семьей куда-то на Дальний Восток, и к нам пришла Анна Михайловна Бабунова. Это был настолько властный и жесткий человек, что мы звали ее популярным в то время именем БАМ. Хотя, эта аббревиатура обозначала главное в ее характере: верную магистраль — сквозь все трудности.
Главное правило, усвоенное от нашей Анны Михайловны:
Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня.
Нам казалось (особенно троечникам по русскому), что она издевается над нами, а Анна Михайловна говорила: «Потом спасибо скажете». И вот, у меня, и почти у всех моих одноклассников — автоматическая грамотность. Это когда навык отработан настолько, что при возникновении любого сомнения в правописании достаточно закрыть глаза и написать на автомате. И это всегда будет единственно верным вариантом. Спасибо Анне Михайловне.
Кроме русского и литературы, Анна Михайловна была с нами все остальное время в качестве классного руководителя.
И тут все было безоговорочно:
У нас никогда не будет отстающих. Мы закончим восемь классов в этом же составе. Это не обсуждается.
А как раз в седьмом классе к нам оставили на очередной второй год Степу Хохлова, и вот за этого третьегодника отвечали мы с Иркой Родионовой. К началу уроков он должен был быть в классе, а то, что для этого мы выходили из дома на час раньше, никого не трогало. Мы жили в разных местах, встречались возле моего дома и отправлялись вниз по Орджоникидзе — там Степа жил в частном секторе. Родители у него уходили на работу рано, и Степа благополучно досыпал после, опаздывая на несколько уроков или вовсе не являясь в школу. Оттого и огромные пробелы в знаниях. Мы начинали долбить в ворота, поднимая всех собак в округе, стоял сумасшедший лай, выскакивали соседи, а Степа спал. Соседям наш патронат надоедал, и они делали все, чтобы Степу разбудить и отправить с нами в школу. А в школе мы отвечали за восполнение пробелов, за его домашнюю работу, ответы на уроках и тому подобное. И ведь закончил Степа восьмилетку!
Ивана Дмитриевича Бабунова —
председателя Совета ветеранов ВОВ г. Черемхово
А я поняла: Семья — это когда никого не бросают. А вот сделать так, чтобы класс чувствовал себя семьей, может только настоящий учитель.
Это я поняла уже много позже.
Когда не стало мамы, ко мне из разных мест приехали жить опекуны, то есть, не меня отвезли в Иркутск или Алма-Ату, и уж тем более, не сдали в интернет, а ко мне, бросив все (чтобы не травмировать девочку новым классом и окружением) приехали жить мамины сестры: тетя Надя и тетя Граня. Такие разные (одна — астроном, другая — всю жизнь прожившая в дальних таежных деревнях), они, обладая общим максимальным качеством: деятельной жертвенной любовью, — дали мне очень многое.
Тетя Надя, у которой никогда не было своих детей, вырастила всех ребятишек у родни, как Мэри Поппинс, по первому зову являясь на помощь в Иркутск, Братск, Саянск или Черемхово. Благодаря ей я никому никогда не отказываю в помощи, стараюсь, во всяком случае.
Ну и, конечно, контрастные кидания в иные от филологии области науки — тоже от нее. Она привезла мне десять толстых желтых томов — полное собрание детской энциклопедии, и так ненавязчиво проронила: «Грех пройти мимо знаний, идущих тебе в руки».
А, уже учась в университете, я жила у тети Нади, и там самым лакомым был старинный резной шкаф, плотно «упакованный» совершенно не знакомой мне литературой. Поэтому, когда нам особенно надоедала плотность погружения в мировую художественную классику, я приносила на лекции нечто иное: «Популярную астрономию» Фламмариона, тома Эйнштейна, математику Лобачевского, и мы зачитывались ими на задних партах.
Тетя Граня учила житейской мудрости и очень просто, по народно-крестьянскому, научила безоговорочному выполнению еще одного главного правила: быть, а не казаться.
Это когда нужно было срочно бежать в кино или на кружок, а я должна была убраться дома, при этом, конечно, пытаясь пустить пыль в глаза: наскоро мыла видимую середину комнаты, а уж чтобы по углам — …
И когда тетя Граня легко обнаруживала обман, пыталась возмущаться: «Я что — Золушка?!». А в ответ: «Так она все делала хорошо…».
В это же время, дорвавшись до свободы в определении интересов, как и все подружки, я ежедневно ходила на какие-либо кружки, по принципу: «Драмкружок, кружок по фото, мне еще и петь охота…».
Каждый руководитель мне что-то дал: я научилась почти идеально копировать любое изображение у Алексея Ивановича (может, другое отчество) Кривошей в ИЗО — кружке в Доме пионеров; не бояться сцены, играть любую роль и самостоятельно выстраивать ее — у Лидии Иннокентьевны Низовцевой — в драматическом кружке.
Катерина Ивановна Данилова — завуч по воспитанию в нашей школе № 1, учила наш костяк выразительному чтению и, соответственно, устному анализу поэтического текста, и мы всегда с приветственным монтажом, без микрофонов, выступали в ДК и в театре на различных городских сборах и собраниях. Как мне пригодилось затем в жизни, а главное — в работе в школе (и при передаче опыта в клубе юных поэтов и прозаиков) это умение!
Однажды к нам в школу пришли тренеры, они набирали детей в разные секции, и я, конечно же, пошла на баскетбол. Главное, что вынесла от спорта, при том, что он не стал главным в жизни — коллективные интересы при личной инициативе. В седьмом классе мы начали бороться за справедливость, и стали «юными друзьями милиции». Не стукачество, а умение наблюдать, анализировать и предотвращать беду. Здесь приучили нас к разумной храбрости, стремлению прийти на помощь и вере в закон (во всяком случае, всегда оценивать происходящее с точки зрения принесения вреда или пользы людям). Кстати, адвокатура была одной из рассматриваемых мною при поступлении возможных профессий, наравне литературой, философией и живописью.
Александра Степановна Ивлева, наша учительница по математике, вела у нас в 4-5 классах кружок занимательной математики.
Кто бы знал, как это было интересно: через погружение в историю узнавать не только особенности написания и вычисления, но путешествовать по разным странам и древним цивилизациям.
Ивлева
Александра Степановна
Нам так нравилась математика, что, когда Александру Степановну замещал иногда Василий Пантелеевич Субанаков, мы щелкали задачи как орешки, выполняя не только все возможные задания из учебника и сборника дидактических материалов, но и всю домашнюю работу делая в классе. Василий Пантелеевич только удивленно разводил руками: «Что за класс!».
У нас появился новый предмет: ботаника, а потом — зоология. Впервые попав в кабинет биологии, мы были очарованы примерно так же, как нынешние дети, попади они вдруг в Хоггвардс Гарри Поттера. Здесь самая большая стена представляла собой сплошные ряды высоченных (как нам тогда казалось) шкафов с дверками на замках, а за таинственно поблескивавшими стеклами — нечто совершенно невообразимо волшебное: чучела и пробирки, колбы и реторты с чем-то плавающим внутри, какие-то грибы, приборы, схемы, микроскопы, а в углу стоял самый настоящий скелет. Мы все пытались украдкой разглядеть это богатство на уроках, но открывались дверцы для нас крайне редко. И когда хозяйка всего этого богатства предложила нам однажды прийти на биологический кружок, записались все, пришли уже меньше, а остались совсем немногие.
Тамара Николаевна
Тамара Николаевна Тургенева научила меня делать своими руками модели из соленого теста, а затем расписывать их (чтобы стали как настоящие), здесь впервые я узнала о диорамах и макетах, и это очень пригодилось затем в жизни в детском школьном театре при создании сценографии, а нынче в музее — экспозиций наших многочисленных выставочных пространств.
Конечно, без Нины Ивановны Козловой, учителя географии, не было бы у меня интереса к краеведению, умения вести поиск, описывать его результаты и подводить итоги, так оформляя исследовательские проекты, чтобы самостоятельно, уже без помощи и кураторства взрослых, стать после девятого класса победителем областного конкурса с призом — путевкой на тур. базу бухты Песчаная на Байкале. А какие были у нас походы!.. Но об этом нужен отдельный рассказ.
Когда у нас появилась в восьмом классе химия, никто и не ожидал увидеть в качестве учителя такую тонкую и красивую Наталью Федоровну Коркину. Она ничем не отличалась от нас, и потому первые полгода в освоении химии были потеряны. А потом она стала нашим классным руководителем, и мы поняли, что это — настоящий друг.
У меня есть личные причины сказать Наталье Федоровне спасибо. Дело в том, что я росла быстро, при манекенном росте ноги выглядели еще длиннее, а вот форма школьная так и оставалась прежней, становясь все короче. Меня вызывали в учительскую, требуя быть прилично одетой, а я не знала, что и делать. В Детском Мире (именно там продавали школьную форму) не было нужной длины, шить я, понятно, не умела, а заказывать — да попросту у меня денег не было. Что делать? Хоть плачь…
И тут Наталья Федоровна берет меня за руку и ведет к себе домой. Выполняет мерки и говорит:
Какая тебе форма? Ты уже взрослая совсем. Давай сошьем тебе платье. И подлиннее, а то вдруг еще вырастешь? Такая ткань тебе нравится? А фасон?
И я, единственная из всех, пришла в школу в специально, и надо сказать, мастерски отшитом платье. Правда, меня снова пытались «проработать», дескать, опять выделиться хочешь? Но, как я понимаю, заступилась Наталья Федоровна, и от меня отстали.
А я после этого всерьез стала интересоваться моделированием и пошивом. Спасибо, Наталья Федоровна!
Но самый любимый из наставников — Иван Васильевич Папенко. Художник-график, по распределению попавший к нам в город из Курска, он открыл в Доме пионеров художественную студию, поскольку тогда в городе еще не существовало художественных школ.
Я уже была к тому времени приличным копиистом, но, оказалось, вовсе не умела рисовать сама. А Иван Васильевич четыре раза в неделю учил нас рисованию с натуры, развитию творческого воображения, знакомству с разными техниками — ну, ладно еще линогравюра, но вот гравировка резцом по дереву или металлу?
из цветной бумаги
Офорты, рельефы, барельефы и горельефы, мозаики, обучающие поездки на Хайтинскую фарфоровую фабрику, пленэры по городу, живописные техники, — где бы всему этому обучились обычные черемховские ребятишки? А кроме того, ненавязчиво так, мы рисовали и слушали его рассказы о художниках, смотрели, как сейчас бы сказали, бесконечные презентации и научились сходу различать не только эпоху, страну, вид искусства и художника, но и могли определить отличия, скажем, стилей мастеров импрессионизма с почти одинаковыми фамилиями: Клода Моне и Эдуарда Мане.
Кстати, раньше была такая форма квалификационного зачета в Доме пионеров, когда успешно освоившему весь полный курс обучения и способному передать свои умения и навыки другим кружковцам, присваивалось почетное звание пионера-инструктора с вручением удостоверения с фотографией. У меня, например, было таких удостоверений три: пионер-инструктор по драматическому искусству и дважды — по изобразительному.
Когда я осталась одна, моя соседка по площадке, учительница английского языка школы № 1 на пенсии — Ия Александровна Сурина — стала моей учительницей жизни. У нас не было телевизора, и я почти каждый вечер ходила к ней в гости. Ни разу мне не намекнули на занятость, всегда с радостью встречали, и мы, обсуждая фильм или передачу, почти на-равных беседовали. Главное, что дала мне Ия Александровна (и это было сделано очень вовремя): убежденность в правиле айсберга. Это когда, заполнив знаниями три четверти объема личностного мировоззрения, ты можешь пользоваться при общении с людьми лишь четвертью. Но глубинная часть айсберга по имени Я позволит тебе не утонуть и не растаять от любого света и тепла наружного солнца, а следовать дальше, путешествуя к новым и новым морям.
Ия Александровна говорила:
Запомни, Лена, базис человеческой личности формируется в период с двенадцати до семнадцати-восемнадцати лет, сумей максимально воспользоваться этим временем — потом уже будет поздно.
И я успела, за что низкий поклон Ие Александровне. Кстати, такие чудеса дрессуры, что демонстрировала нам она, были встречены мною лишь один раз в жизни. К примеру, у нее был черный кот Василий, с которым, как и в последующем — со шпицем Мэри, она общалась только на английском — «А чтобы язык не забыть!». Так вот, этот Василий умел открывать дверь ключом (почти как шимпанзе в фильме «Полосатый рейс»), ходил с хозяйкой в магазин и, сидя в сетке, выбирал особым МЯУ! понравившийся сорт рыбы.
Ия Александровна не учила меня дополнительно английскому, хотя к ней приходили иногда ученики, она говорила: «Английский, французский, или еще какой — неважно, важно — что у тебя внутри. Захочешь — и сама все освоишь. Главное — захотеть и довести до конца«.
Университет тоже многому научил меня. Нет, не о профессиональном объеме. А вот как раз потому, что объем этот иной раз был абсолютно необъятным (мы подсчитали однажды — ежедневно надо было только художественной литературы прочесть 900 страниц, кроме занятий с восьми до четырех, подготовки к семинарам, коллёквиумам, языкам и прочее, и прочее), — мы четко уяснили: нельзя объять необъятное. Но, вместе с тем, пришлось вновь вспомнить навык скоростного чтения, хотя на первом курсе нас приучили забыть читать быстро, а — тщательно и анализируя.
Главный педагог после школы, которого я считаю вот прямо своим Учителем — Надежда Степановна Тендитник. Единственная из наших профессоров, с кем я общалась и после филфака. Единственный преподаватель, кто профессионально обучил критике и свободе мысли.
Спасибо, Надежда Степановна!
Свобода — это еще один основополагающий камень в базис того самого айсберга. Вначале даже льстило, когда очень немногих из нас она включила в число кинокритиков, и мы могли заранее, до всех иркутян, просматривать новые фильмы в специальном просмотровом зале кинофонда, а потом писать статьи об этих фильмах, а потом с затаенной гордостью читать их в газетке «Спутник кинозрителя». И еще. Я перестала бояться или стесняться кого бы то ни было, при обращении к творчеству любого авторитета.
Вот уже сколько много вспомнила я своих настоящих учителей, щедрых, дарящих главные свои знания просто так. Но с которыми я соприкасалась в определенные периоды жизни.
И все же, нельзя не сказать об Ангелине Викторовне Богодаровой. Я помню, еще до школы, мы приходили к ней с мамой, потом — с тетей Люсей Ермольевой, потом — с тетей Надей. А потом вдруг я вновь оказалась в родном городе, и неожиданно для себя пришла к Ангелине Викторовне уже сама. И все. Такая случилась лепка и корректировка меня, вначале фыркающей, затем прислушивающейся и вглядывающейся в огромный, пульсирующий светом, мощной внутренней силы с несгибаемым стержнем — феномен личности Ангелины Викторовны. Она научила меня спускаться с небес на землю, то есть, проще говоря, научиться жить, не изменяя своим нравственным принципам в предлагаемых обстоятельствах.
А свобода — что свобода? Границы определяем мы сами, разве нет?
Вам также может понравиться